Текст выступления на Региональной ПроЗовской конференции в Харькове 2015

(Этот текст готовился в качестве основы выступления. В реальности же я никогда не знаю, что – и даже о чем – буду говорить, решение созревает в самый последний момент как результат встреч и диалогов до начала презентации (изредка меняясь уже в процессе). В этот раз текстовая версия более полная, но, наверное, менее харизматичная J).

Те, кто не впервые слушают меня, знают, что я не всегда говорю о конкретике; часто пытаюсь заглянуть в будущее и очень часто рассуждаю об общих вещах.

Во-первых, мне самому так удобнее и понятнее: сначала понять принципиальную схему, устройство и принцип работы, и лишь потом заполнять эту схему деталями и специфическими подробностями. Во-вторых – и об этом отлично знают врачи или, скажем, автомастера – можно без особого труда сгнобить Helicobacter pilori или заменить шаровую опору, однако это лишь непосредственные причины неисправностей в организме или автомобиле, и устранение неисправностей с минимальной вероятностью рецидивов возможно лишь путем изменения образа жизни в случае с организмом и ремонта дорог в случае с машиной.

Мы, переводчики, являемся одним из множества элементов, входящих в состав огромной системы. Правильнее будет сказать, даже нескольких разных систем в гигантской структуре. И рассуждать о нашей с вами судьбе без учета процессов, происходящих в разных системах и самой структуре, дало бы, как минимум, неполную картину. А если исходить из того, что многие системы – а я так считаю – устарели, и на их месте в ближайшее время могут, должны возникнуть и уже возникают новые, то вопрос нашего самосохранения и перспектив принимает совершенно иной привкус.

Поэтому начну очень издалека.

Историю человечества можно рассматривать как борьбу за выживание, проходящую на трех разных уровнях: видовом, групповом и индивидуальном.

На первом уровне человек старался выжить как биологический вид, борясь против болезней, сурового климата, хищников крупных и мелких – одним словом, враждебных сил среды обитания. Это борьба коллективная и неосознаваемая: не стоит полагать, что неандерталец гонялся за мамонтом с целью помочь выжить всему человечеству; он просто был голоден. Здесь успехи очевидны, угроза естественных факторов уменьшилась до пренебрежимо малых величин. Правда, возникают другие риски антропогенного характера, но это уже совершенно другая тема.

Мы же будем говорить о двух других уровнях выживания: групповом – соответственно, о наших перспективах как многочисленной профессиональной группы, – и индивидуальном. Надеюсь, что смогу сформулировать некоторые мысли, которые, возможно, окажутся полезными для нас в предстоящем процессе, позволяя легче адаптироваться к изменениям.

К слову, для меня понятие изменений является очень важным, может быть, даже одним из ключевых при анализе. Дело в том, что, борясь за выживание, мы ищем более эффективные, более надежные, более производительные алгоритмы, способы, методы, формы и приемы. Очень часто найденные решения меняют окружающую действительность, и мы оказываемся в новых условиях, к которым снова вынуждены приспосабливаться, и так без конца. Причем нередко последствия нововведений, будучи условно «положительными» для всех, представителями той или иной группы могут восприниматься как отрицательные.

Этот процесс изменений (как бы он ни назывался – прогресс или еще как) постоянен, иногда приводит к возврату к прежним схемам, но в целом все-таки имеет своим итогом замену «бывшего» «наступившим». В наших целях важными являются следующие аспекты процесса: восприятие, реальное влияние (то есть, потенциальные риски и последствия, в том числе и отдаленные по времени) и адаптация.

Если инстинктивной целью борьбы на видовом уровне было выживание в принципе, то на групповом уровне я определил бы цель как выживание надежное, долгосрочное и максимально комфортное.

В основе деления на группы могут лежать самые разнообразные, в том числе и второстепенные, признаки. Типичными являются национальность, привязка к территории, религия. 90% мировой истории – это история подготовки к войнам, самих войн и ликвидации их последствий, и подавляющее большинство войн велись под национальными (государственными) знаменами, территориальными гербами и штандартами или с иконами в головах и подмышкой.

Есть другие, весьма своеобразные примеры групп. Например, вздумай Кернес заявить, что отныне и во веки веков славным градом Харьковом будут править его первенцы, это, как минимум, вызвало бы недоумение. Однако возражения против статуса монарших семейств в некоторых странах если и имеются, то не очень серьезные: пусть, мол, бавятся. Или положение административно-управленческого аппарата таких структур, как религии: от менеджеров низкого звена (завцерквями в деревнях) и церковного планктона до генеральных секретарей той или иной религии чувствуют себя вполне комфортно до тех пор, пока велико количество адептов.

Мы же как группа классифицируемся по профессиональному признаку. Такое группирование тоже не редкость: профсоюзы во многих странах сильны, местами они успешно отстаивают интересы членов группы, устраивая национальные забастовки в знак протеста против сокращения персонала или требуя повышения зарплаты. Впрочем, представить профсоюз переводчиков-фрилансеров у меня не получается даже в моменты буйства фантазии. Да и смысла в таком профсоюзе было бы мало. Менталитет нашего внутреннего клиента заражен понтовостью и скупостью: часто готовность отдать втрое больше запланированного за крутой ресторан сопровождается истерическими торгами, если переводчик просит повысить оплату на 20% за срочность. А реальных рычагов влияния украинского профсоюза переводчиков на клиентов в Бельгии, Китае или Канаде у нас нет.

Более того, само существование профессии постепенно входит в зону риска.

Традиционно главным источником изменений (и связанных с ними рисков) является прогресс вообще и технический/технологический прогресс в частности. Он убил кузнецов и мельников, мастеров по плетению лаптей и изготовлению самоваров – короче, технический прогресс полностью или почти полностью уничтожил кустарное ручное производство и самих кустарей. Замечу при этом, что технический прогресс такого рода – штука объективная, связанная с ростом потребностей, удовлетворять которые кустарям-одиночкам было не под силу, и обществом в целом воспринимается на ура. Впрочем, самим кустарям от этого ничуть не легче.

Но! Очень важное «но»: если в старые времена неугомонные кулибины занимались сначала инструментов, заменяющих труд ручной, тяжелый, малопроизводительный, утомительный и так далее, то главное, на мой взгляд, отличие завтрашнего дня от вчерашнего и даже сегодняшнего заключается вот в чем. Происходит переход от замены отдельных функций к замене целого комплекса функций, ранее выполнявшихся исключительно человеком. В идеале – вообще без участия человека. (Замечу, что понятие «идеала» в данном случае употребляется в том смысле, в каком мы говорим об идеально функционирующей системе – то есть, работающей без каких-либо нарушений, отклонений и отказов. А человеческий фактор обязательно вносит в систему элемент риска. Ведь качественно изготовленный подшипник может вертеться беспрерывно и работать долго, если его оградить от сторонних воздействий и эксплуатировать в пределах значений, указанных в техпаспорте; замена в случае поломки проста и быстра. Человека же, даже самого качественно изготовленного, эксплуатировать можно в течение только ограниченного периода, оградить от внешних воздействий невозможно, и сломаться он может в любой момент; замена же не всегда равноценна и затруднена).

Чтобы было понятнее, рассмотрим исторический пример. Древние земледельцы были очень недовольны слабой производительностью палки-копалки и потому последовательно радовались изобретению лопаты, лопаты-граблей-мотыг-вил, плуга с конной тягой, силового агрегата со сменным навесным оборудованием, комбайна… радовались до тех пор, пока не оказались практически полностью вытесненными на обочину экономического процесса. С моей точки зрения, то же самое произойдет и с переводом. Уже сейчас инструменты САТ можно сравнить с комбайнами под управлением человека, выполняющими монотонные, повторяющиеся операции при минимальном его, человека, участии. А постоянно совершенствующийся машинный перевод – это попытка создания системы, которая и новые операции выполняла бы самостоятельно, пусть даже и под присмотром человека. Рано или поздно это случится. О конкретных сроках говорить не приходится, и точно так же невозможно предсказать, какую форму примет конечное удовлетворение массового спроса. Например, за отказ от ателье индпошива и фактическую ликвидацию, за редким исключением, мелких местных мастеров нам пришлось заплатить готовностью покупать и носить магазинную обувь – вплоть до подделок брендовых (то есть качественных) вещей. Этот феномен тоже интересен: мы не можем позволить себе качества, однако сплошь и рядом миримся с имитацией качества. Надо будет развить эту тему в следующем выступлении.

Второй угрозой для профессии мне видится тенденция, на которую мы нечасто обращаем внимание. Коммерческой основой нашей профессии до недавних пор была встречавшаяся только у переводчиков уникальность сочетания четырех умений/знаний: знание иностранного языка, знание языка родного, знание отрасли и умение переводить. Одно из этих знаний, бывшее редким позавчера, нечастым вчера, ставшее обычным явлением сегодня, завтра будет обязательным требованием, а послезавтра превратится в такое же всеобщее достояние, как и, например, грамотность обыкновенная или компьютерная. Это знание иностранных языков. И даже если предположить, что благословенное (или ужасное для переводчиков) послезавтра наступит не скоро, не подлежит сомнению то, что знание языков характерно для наиболее продвинутой, активной, интеллектуально развитой части общества; именно эта часть по причине знания языков и выпадает из контингента потребителя наших услуг. Вот и получается, что перевод нужен менее образованной, менее умной части – со всеми вытекающими, в том числе и ценовыми, последствиями. 
Я пессимистично оцениваю перспективы профессии в целом. Но перед смертью, уверен, в нее еще обязательно будет несколько всплесков, когда спрос возрастет настолько резко, что почувствуется нехватка ресурсов для его удовлетворения. Этим нужно будет обязательно воспользоваться.

Перейдем к нижнему – индивидуальному – уровню. В очередной раз привязывая а-ля философские обобщения к предметным рассуждениям, я вижу прогресс (помним: прогресс не имеет знаков, он скалярный) как диалектический процесс. Вспоминаются пресловутые единство и борьба противоположностей: конфликт старого и нового, консерватизма и новаторства в динамичном балансе.

Консерватизм можно представить как территорию с четко очерченными границами, на которой нам знакомо все и вся – каждая яма в асфальте, каждый плодоносящий куст, каждое место, где отлеживаются бродячие собаки… Эта территория не обязательно полностью комфортна. Однако когда возникает предложение (или необходимость) выйти за ее пределы, появляется, в первую очередь, страх перед неизвестностью. Иногда о новой территории кое-что известно, но нередко случается, что страх только усиливается этими знаниями.

Это ярко иллюстрируется примером из социально-экономической практики. Когда созданный во времена СССР ресурс выработался почти полностью, а хитроумные механизмы перераспределения дохода в пользу части населения, вовлеченной в, по сути, феодальные экономические отношения, были разрушены, перед этой частью населения замаячила перспектива новой жизни. Жизни, в которой не будет кормящего папы, «плохого, но своего» хозяина, где каждому придется самому заботиться о собственном благополучии. И многих такая новая жизнь пугает. Такое восприятие, как мне кажется, есть результатом сложившегося мировоззрения, и ничего удивительного, с моей точки зрения, в нем нет. Так раб, не знающий о существовании свободы и считающий, что еда имеется только у хозяина, пожертвует жизнью, чтобы защитить своего владельца.

В силу складывающихся обстоятельств мы вынужденно вступаем в новую эпоху. В ней многое, известное из опыта нашего и наших предков, теряет актуальность, и начинают действовать новые правила. Какие? Пока неизвестно. На какие из факторов обратить внимание? Трудно сказать.

А старые алгоритмы выживания все чаще дают сбои:

Представим (это выдуманный, но вполне реальный сценарий), что к 50 годам – то есть, почти три года назад – я дошел до этапа, на котором мог вздохнуть спокойно. Я зарабатывал (упорным трудом и совершенно законным образом) достаточно много и обзавелся стандартным набором благосостоятельного гражданина: квартира с евро(?)ремонтом плюс квартира для пожилых родителей; автомобиль для себя и младших членов семьи; хорошая новая дача в живописном месте у реки. Лишние деньги я складывал в банк – точнее, следуя принципу раскладывания яиц в разные корзины, я разложил их в разные банки, понимая при этом, что высокий процент на депозит является признаком повышенного риска. Но я до этого пользовался банковскими депозитами, и они приносили стабильный, пусть и умеренный, доход; временные неудобства (в виде банкротства банков) изредка возникали, но Фонд гарантирования исправно выплачивал все, и я, как мне виделось, рассудительно считал, что риски не так велики и в целом оправданы.

Я не учел только одного: географии. Мой дом и моя дача оказались в серой зоне между двумя силами. Кто из них темная сила, кто светлая, не знаю и (сейчас) знать не хочу, потому что мои приоритеты за последние два года изменились. Я был в квартире; один снаряд в нее влетел с восточной стороны, два – с западной. Во второй, родительской, сейчас кто-то живет. Я заехал на дачу: в доме – стойкий запах общественного туалета; в спальне второго этажа – россыпь гильз, на полу детской на первом – засохшее пятно крови и два зуба; на стенах надписи «Путин, введи войска», «Слава Украине» и «Пацаны, берегитесь, у Таньки триппер». Три из четырех банков, где лежали мои деньги, перестали существовать сразу после бегства их владельцев, а гривневый депозит в четвертом подешевел втрое. Один автомобиль у меня отобрали люди в камуфляже без распознавательных знаков и с пропитыми физиономиями. На втором мы с семьей выехали в толерантный Харьков, едва успев собрать документы, и в первую же ночь его поцарапали за неправильные номера…

Так что же копить? И копить ли вообще? Во что инвестировать – в золото и бриллианты? произведения искусства? биткойны? курсы программирования?

На мой взгляд человека, склонного к дачной философии, диванной аналитике, высосанной из пальца и популярных публикаций футурологии и информированному пессимизму, один из интересных путей отображен в следующей тенденции. Достаточно четко она была описана в интервью Дмитрия Быкова при описании системы образования в США. В вольном пересказе: студенты изучают специальность, конечно же, а одновременно с ней – методологию. Методология нужна для того, чтобы, если/когда человек впоследствии решит по любой причине (надоело, не мое, не приносит желаемого дохода и т.д.) сменить профессию, иметь возможность в кратчайшие сроки получить объем знаний на уровне выпускника колледжа и затем, обладая даже небольшим набором бизнес-навыков, начать зарабатывать достаточный доход для жизни в новых условиях. Под новыми условиями может подразумеваться как новая профессия или род занятий, так и новая страна или эпоха.

Я в значительной мере разделяю такое видение. Мне кажется, что целый ворох якорных понятий сейчас стремительно теряет свою значимость. К ним я бы отнес следующие понятия:

- страна, государство, национальность (добавлю сюда нелюбимый мной патриотизм);

- специальность, профессия, стаж, пенсия;

- оседлость, недвижимость, деньги, накопление.

Поясню: эти понятия полностью сохраняют свое значение на территории консерватизма и крепко переосмысливаются в иной реальности.

Хорошо ли это, плохо? А какая разница, если так есть?

И да, чуть не забыл: кто все-таки шел на «Монетизацию», вот ссылка.